Старшая группа

Среди детей старшей группы я была самой маленькой, и чувствовала себя совершенно чужой. Игрушек мне теперь вовсе никаких не доставалось, и я очень горевала, что вместе со мной не перевели и мою куклу Наташу. Было бы не так одиноко. И даже личного горшка, на котором бы я могла сидеть часами, раздумывая о жизни бренной, у меня теперь не было. А было всего несколько унитазов, и хотя они были гораздо меньше взрослых, все равно они казались мне очень неудобными, и все время боялась свалиться туда, с трудом пытаясь сохранять на нем равновесие.

Помню, в первую же ночь, я захотела в туалет, но горшка под кроватью не обнаружила, а где здесь находится туалет, толком не запомнила. И я начала плакать, сначала тихонько, а потом все громче и громче, пока не перебудила всю палату. Наконец, какая-то девочка сжалилась надо мной, и отвела меня в туалет. Она вообще была очень доброй, эта девочка, и я к ней сразу привязалась, и всегда находилась под ее защитой. А она относилась ко мне как старшая сестра: и помогала натянуть чулочки, и пристегнуть их к лифчику, такая раньше мода была, и ждала, когда я умоюсь, чтобы вытереть мне лицо полотенчиком, и уговаривала съесть кашку, и я на все соглашалась.

Понемногу мое сердце оттаяло, и я стала смотреть на мир уже не с таким страхом. Появились у нас в группе и уроки труда. Иногда мы что-то лепили из пластилина, иногда вырезали из цветной бумаги какие-то фигурки настоящими ножницами, и потом наклеивали их на бумагу. И это мне очень нравилось, хотя и не очень-то ловко управлялась я с ножницами, и пальцы болели, когда я резала ими толстую бумагу. Даже маршировать под звуки бубна мне теперь доставляло истинное наслаждение, хотя по росту я и стояла самая последняя.

Однажды я нарисовала лошадь. Она получилась, как живая, и даже воспитательница похвалила меня и показала мое творение всем детишкам. И потом многие дети подходили ко мне и просили нарисовать им лошадь. И как же я была счастлива, чувствуя, что кому-то нужна и то, что я тоже, оказывается, что-то умею. Я рисовала всем подряд, стараясь разнообразить свой табун: то гриву нарисую подлиннее, то развевающийся хвост, то лошадь в яблоках, то черную, как смоль. И всем очень нравилось. И даже воспитательница называла меня теперь не иначе как "наша художница", и просила меня рисовать поздравительные открытки от всей группы, если у кого-то было день рождение.

Однажды приехал папа, привез большой торт, и сказал, что у меня день рождения. И на полдник всем досталось по кусочку торта. А все детишки нарисовали мне поздравительные открытки, и я уже не чувствовала себя одинокой и несчастной, и мне очень нравились и все дети, и наша воспитательница, хотя я никак не могла запомнить ее имя-отчества.

Однажды на прогулке я обнаружила в траве мертвую птичку, и показала ее своей новой подружке. И ей птичка тоже очень понравилась, и мы вместе оплакивали бедную пташку. Помня историю с дохлой крысой, я не стала больше никому показывать свою находку, а, завернув в листочек и, выкопав палкой небольшую ямку, похоронила ее. И каждый день откапывала обратно, надеясь, что птичка проснется. Но птичка не просыпалась. И с каждым днем ее яркое оперение становилось все тусклее, пока однажды не обнаружила на ней противных белых червей. В ужасе я закопала останки, и больше туда не подходила.

Наконец меня забрали из Малаховки домой, чтобы сообщить, что скоро я пойду в школу.

(В. Ахметзянова)


Дикаркины рассказы