ПУСТЫРЬ

Недалеко от наших хрущевских пятиэтажек, стоявших ровно в ряд друг за другом, как близнецы-братья, располагался огромный пустырь. Это сейчас от пустыря ничего не осталось, весь застроился. А тогда еще не было ни кинотеатра, ни поликлиники, ни универсама. По-моему даже пруда, в котором, чуть ли не каждый год кто-то тонул, не было тоже. И уж тем более не было автостоянок и гаражей. И даже строящиеся вокруг девятиэтажки были явлением новым и необычным. Написав эти строчки, я почувствовала себя какой-то древней старухой, хотя с тех пор прошло не сто лет, и даже не пятьдесят, а никак не больше тридцати. Хотя, конечно, это тоже немаленький срок.

Так вот на месте позже построенной поликлиники, или немного в стороне, пролегал длинный и глубокий овраг, весь поросший травой и колючими сорняками. Зимой на этом месте, по всему склону заливались огромные ледяные горки, и вся ребятня с окрестных домов с гиканьем и воплями проводила там свои свободные часы, катаясь, кто на лыжах, кто на санках, а кто и на мягком месте, подложив кусок картонки. Но особым шиком было прокатиться, стоя на ногах, в чем мы и немало преуспели, хотя не всегда наши лихачества заканчивались благополучно. С одной стороны оврага располагались, покосившиеся от времени, деревянные домики, огороженные дряхлыми заборчиками, в которых еще кто-то жил. И еще рос заброшенный яблоневый сад, где мы с удовольствием лакомились зелеными незрелыми плодами.

Между оврагом и шоссейной дорогой располагалась довольно большая поляна, на которой паслась чья-то корова и козы, привязанные веревкой к колышкам. И вот через эту полянку проходила несанкционированная тропинка, возле которой стояла запрещающая табличка "проход запрещен". Но, несмотря на запрет, тропинка не зарастала, и ею всегда пользовались несознательные граждане, в том числе и я. Очень уж большой крюк приходилось бы делать, чтобы добраться до противоположной стороны пустыря, за которым, собственно, и был мой дом. Но, однажды, я заметила, как люди, явно собирающиеся свернуть с пути праведного на запретную тропинку, вдруг останавливались и шли дальше - в обход. Заинтригованная, я подошла к тропинке и вдруг увидела новую табличку, на которой было написано: "Проход для ослов". Очень мне не хотелось быть ослом и пришлось топать длинной дорогой. Тропинка начала потихоньку зарастать. Но не надолго. Какой-то умник просто выломал табличку, и оно долго валялась рядом, все глубже и глубже зарываясь в грязную лужу, и все вернулось на круги своя.

Постепенно все стало застраиваться, и мы просто не могли дождаться, когда же закончится строительство очередного объекта, и были в курсе всех близлежащих строек. Одним из любимых наших занятий стало катание в лифтах новых домов, двери которых сами автоматически открывались и закрывались. Часто жильцы новых домов гоняли нас, так как мы постоянно занимали лифты, катаясь по всем этажам. А вот когда мои дети были маленькими, им, в свою очередь, понравилось кататься в старых домах в допотопных лифтах, где нужно самим с грохотом закрывать дверь, и при движении все этажи проплывали, видимые через дверную сетку.

Еще мне очень хорошо запомнилось торжественное открытие нового универсама. Это было что-то! Огромное здание магазина с огромными стеклами, через которые был виден торговый зал, весь залитый светом. Внутри магазина в ряд стояли новенькие кассовые аппараты, а за ними длинными рядами выстроились контейнеры для продуктов. Час "Х" открытия магазина был известен каждому и, задолго до его открытия перед дверьми магазина собралась огромная толпа. Мы, естественно, были там, в передних рядах, и старались протиснуться еще ближе к заветным дверям. Час "Х" наступил, но двери еще долго не открывали, боясь, наверное, что ревущая толпа в пять минут разнесет весь магазин.

Наконец какая-то храбрая продавщица открыла дверь и тут же шустро отпрыгнула в сторону. И вовремя. Ее бы просто смяли, а то и покалечили бы. В дверях началась давка, кому-то отдавили руку, кто-то упал, и через него все спотыкались, и неслись дальше, а этот человек пытался подняться, но сминаемый толпой, опять падал. И еще долго эта пробка в дверях не могла рассосаться. Задние напирали на передних, те застревали в дверях, и, преодолев последний барьер, сломя голову бежали хватать продукты. Хватали все подряд, что подворачивалось под руку. Когда контейнеры опустели, толпа начала осаждать заветные двери, из которых на тележках подвозили все новые и новые продукты.

Потом ко всем кассам выстроились огромные очереди, было жарко, и очередь продвигалась очень медленно. Подходя к кассам, каждый вываливал из своих сумок содержимое, и кассирша, прежде чем отбить цену, каждую покупку проверяла по написанной на упаковке цене. Это уже потом появились специальные корзины, а затем и тележки, которые выдавались каждому покупателю. Позже появились и большие тележки, на которые можно было сажать детей. В общем, поход в такой магазин включал в себя целый ритуал. Сначала нужно было отстоять очередь в камеру хранения, и, сдав свою сумку, получить номерок. Затем пойти к входу и получить корзинку или тележку, если таковые имелись, а если нет, то ждать когда они освободятся после осчастливленного покупателя. Потом отстоять очередь за нужным продуктом, затем долгая очередь в кассу. Но и на этом мытарства не заканчивались, так как видимо по своей натуре человек советский не мог быть честным, и его еще раз надо было проверить, сверяя цены на продуктах с пробитыми ценами на чеках. Для этого существовала еще целая армада контролеров, поджидающих тебя около столиков, за которыми обычно продукты из тележек перегружались в родные сумки и авоськи. И только после этого покупатель мог с чистой совестью забрать в камере хранения свои вещи.

А нечестных людей, видимо, хватало. Один раз я увидела, как какая-то толстая старуха, горделиво сунув под нос контроллера пустую сумку, направилась к выходу. Но тут, к несчастью, у нее лопнула резинка от трусов, и на пол перед изумленными зрителями полетели запрятанные туда свертки продуктов вместе со злосчастными трусами, которые были размером с хороший парашют. Еще помню, как схватили за руку какую-то зареванную девчушку, у которой обнаружили среди продуктов незафиксированный на чеке плавленый сырок и поволокли ее разбираться к начальству, грозя об этом воровстве сообщить в школу и в милицию. Как-то и мой папаша попался, не заметив кусок колбасы среди других покупок. От позора его спасла тетя, работающая в этом магазине. Помню, он еще долго клял себя за такую оплошность, и что он так подвел родственницу. И я знаю, что он говорил правду, так как был честным человеком, не способным на воровство.

Как я уже сказала, в этом магазине работала моя тетя, которая как-то вынесла нам кусок мяса, но об этом я уже писала. Иногда тетя Маша угощала нас необыкновенно вкусненькими конфетками из очень красивых пакетиков, которые в торговом зале естественно никогда не появлялись. Помню, я как-то встретилась с ней во вновь отстроенной поликлинике и, естественно, стала с ней разговаривать. Каково же было мое удивление, когда я заметила, что абсолютно весь персонал знал мою тетю, и называл ее уважительно по имени-отчеству, и расспрашивал ее о здоровьице, и всем она подробно рассказывала о своей больной ноге и все сочувственно поддакивали ей. Наконец одна врачиха заметила меня.

- Это ваша дочурка? - спросила она участливо.

- Да нет, племянница вот, - ответила тетя.

- Ну, так что же вы стоите в очереди, сейчас я все устрою. И она взяла меня за руку, словно маленькую девочку, и потащила через всю очередь в кабинет.

В кабинете уже был пациент, и она попросила меня немного подождать у двери, а сама скрылась в кабинете поговорить с врачом. Потом она вышла и сказала, что доктор меня сейчас вызовет. Вся очередь смотрела на меня молча и враждебно, и я прекрасно понимала, что обо мне думают все эти старики и старушки, ждущие часами своей очереди. И мне было ужасно стыдно, и я готова была провалиться сквозь землю. Но уйти было почему-то еще стыднее. Скоро меня вызвали в кабинет. И первое, что я услышала, правда ли, что я племянница Марии Лаврентьевны. И докторша стала вдруг такой доброй, заботливой, чуть ли по головке меня не гладила, и все называла деточкой, хотя раньше все говорила, "чегой-то" я такая дохлая, часто болею, и грозилась больше не выдавать мне больничной справки. И при последующих моих посещениях она теперь первым делом расспрашивала о здоровьице моей ненаглядной тетушки, и все просила передавать ей привет. Я обещала, но никогда не передавала.

Так вот, после такого отступления, позволю себе опять вернуться к, тогда еще незастроенному, пустырю. Именно туда уходила я после школы, прячась ото всего, что причиняло боль, и где я чувствовала себя в безопасности. Там меня уже ждали мои друзья: Жулик, большой черный, добродушный пес, с вечно высунутым большим розовым влажным языком; Мухтар, похожий на овчарку, боявшийся всех людей, кроме меня; Тэзик, средних размеров веселый черно-белый песик; Шарик, очень воспитанный и интеллигентный пес. И, наконец, Стрелка, ничем не выдающаяся особа, толстая как сарделька, на коротких кривоватых лапах, с обрубленным хвостом, какого-то серо-буро-малинового цвета. Это была очень дружная стая, в которой никогда не было никаких свар.

Помню, один раз в их компанию затесался большой, старый кобель. И когда я пришла к ним, вся моя дружная стая стояла, поджав хвосты, а этот чужак гонялся за бедной Стрелкой, сопя от возбуждения. Бедная Стрелка улепетывала от него со всех ног, а он в два прыжка догонял ее, пытаясь ухватить зубами за шиворот. Стрелка переворачивалась на спину, махая в воздухе лапами, стараясь показать, какая она еще маленькая и беззащитная. Кобель пытался перевернуть ее лапой, и все начиналось сначала. Увидев меня, Стрелка бросилась ко мне под ноги, ища защиты, но этого маньяка ничто не могло остановить. Я попыталась защитить Стрелку и схватила огромную дубинку, пытаясь отогнать этого насильника. Но пес бросился на меня, схватил мою дубину желтыми зубами и переломил ее, словно соломинку. Я поняла, что следующей соломинкой будет моя рука, а то и горло, и отступила. Стрелка же, поняв, что даже Человек не сможет ее защитить, бросилась, ища убежища, под груду железных труб. Кобель, пыхтя, пополз за нею. Долго я стояла возле этой груды металла, надеясь, что смогу выручить Стрелку из беды, но там была тишина. На следующий день того пса уже не было, и вроде стало все, как и прежде.

А однажды я пришла на пустырь, но мне навстречу выбежала только Стрелка, к которой я питала меньше всего чувств, разве что жалела. Рабочие, которые строили кинотеатр неподалеку, и которые часто видели меня с собаками, сказали, что приезжали собачники и всех собак увезли, а Стрелку им удалось спрятать в вагончике. Очень мне было жалко всех собак, к которым я так привыкла, и которых я очень любила, и понимала, а они понимали и любили меня. И мы остались одни с этой неказистой собачонкой. Но скоро пропала и она. Но ненадолго. Опять же, один из строителей сказал, что у Стрелки появились щенки, и отвел меня к ящику, в котором и в самом деле я обнаружила двух щенков во главе со своей мамашей. Стрелка обрадовалась мне, как старому другу, а я была просто в восторге от этих очаровательных толстеньких щенков, которые были еще слепыми, тыкались в разные стороны и пищали, а цветом они походили на того старого пса, которому видимо, удалось сделать свое черное дело.

Теперь мы с сестрой приходили и кормили Стрелку и все не могли дождаться, когда же у щенков, наконец, откроются глаза. Но недолго длилось и это счастье. Как-то мы пришли и не обнаружили не только Стрелки со щенками, но даже и ящика, в котором они были. Был выходной день, суббота, и строителей тоже не было, так что нам даже не у кого было спросить, что же случилось. Мы шли домой, и ревели в голос, как две белуги. И тут мы увидели мать, которая шла в магазин. Но мы уже не могли успокоиться, так велико было наше горе. Мама испугалась и спросила, что случилось. И мы сквозь слезы и поведали о своей беде. Мать вздохнула с облегчением, и чтобы как-то успокоить нас, сказала, что может быть когда-нибудь разрешит нам держать щеночка. Мы с сестрой, мгновенно оценив ситуацию, переглянулись друг с другом, но продолжали хныкать и всхлипывать, правда, не так горько. Мать, увидев, что мы начали понемногу успокаиваться, начала нас стыдить, что мы, большие девочки, вместо того, чтобы заниматься уроками, носимся с собаками. Но нам было уже все равно.

В понедельник, дождавшись строителей, мы спросили их про Стрелку, но они ничего не знали, и сказали, что в пятницу и Стрелка, и щенки были на месте. И мы поняли, что больше никогда их не увидим. Нам было очень грустно, что все, к чему мы так привязывались, бесследно исчезало. Единственно, что нас согревало, так это невольно произнесенные слова моей матери о щеночке. Ни разу не напомнив ей об этих словах, прекрасно понимая, что нам не разрешат держать собаку, мы стали копить деньги.Целую неделю в школе мы с сестрой не завтракали и не обедали, и к пятнице у нас набралось три рубля.

В первое же воскресенье мы помчались на птичий рынок покупать собаку. Как же мы любили ездить на птичий рынок! Проходя мимо рядов с рыбками, кроликами и птицами, и всевозможными кормами для них, мы продирались на огороженную площадку, на которой толклись продавцы и покупатели кошек и собак, а также простые любители глазеть, к которым мы всегда и относились. Но только не в этот день! С чувством собственного превосходства над простыми зеваками, мы начали обходить всех продавцов, приценяясь ко всем щенкам. Но очень скоро приуныли, так как за те деньги, которые мы имели, мы не могли купить ни одной собаки. И только в одном месте мы нашли самого дешевого щеночка за двадцать рублей. Но у нас не было и таких денег! Не помню уж как, но хозяин все-таки продал нам его за трешку, сказав, что это тибетский терьер. Хотя, как выяснилось позже, от терьера ему досталась только смешная бородка.

(В. Ахметзянова)


Дикаркины рассказы