Три сестры

Как-то у нас в классе появилась новенькая девочка Фая Абидула. Почему-то никто не хотел с ней дружить, хотя она была очень смешливой и доброй девочкой, наверное, наш класс уже разделился на отдельные группировки, где лишним места уже не было. А я, вспомнив, как чувствовала себя в новом коллективе, старалась относиться к ней очень благосклонно, и подружилась с ней. Но Наташке Фая совсем не понравилась, и она стала мне говорить, какая та дура и ненормальная, а Фае, наоборот, Наташка не нравилась, и она все удивлялась, как это я могу дружить с этой сумасшедшей.

Короче, находясь среди двух огней, я пыталась их примирить, хотя мне очень льстило, что у меня вместо одной подруги стало целых две, и то, что они ревновали меня друг к другу. Я говорила Наташке, что Фая считает ее очень красивой девочкой, а Фае, наоборот, что Наташа находит ее очень умной и сообразительной. Наконец, моя ложь удалась, и мне удалось их подружить, на свою голову.

Скоро они стали такими закадычными подружками, что я оказалась третьей лишней. Даже одевались они теперь одинаково, и прически носили одни и те же. И приходили в школу то с бантиками, то с косичками, то просто с хвостиками, так что со спины их невозможно было даже различить, и все называли их сестрами. Фая тоже научилась строить глазки, как Наташка, и чувствовалось, что они просто породнились. А еще они стали утверждать, что снимаются в фильме, где играют близняшек. И никто не мог понять, врут они или говорят правду.

Однажды на перемене они подошли ко мне, и спросили, не хочу ли я тоже сниматься в фильме. Я сказала, что, конечно же, нет, так как считала себя просто уродиной по сравнению с ними, к тому же у меня совершенно нет актерского таланта, даже не умею, как они строить глазки. Но девочки так горячо уговаривали поехать с ними, и говорили, что ихний режиссер просто умолял их найти такую девочку, как я, и что будто бы снимается кино "Три сестры", и им как раз третьей не хватает. Короче, уговорили.

Сразу же после школы, забросив портфели по домам, мы встретились около остановки. Дольше всех мы ждали Файку. Когда же, наконец, она объявилась, то объяснила свое опоздание тем, что пообедала, и мы на нее немного обиделись, так как с Наташкой даже не успели перекусить. Я спросила, куда же мы поедем, но девчонки сказали, что они все знают, привезут меня куда надо, и чтобы я не волновалась. Но я очень даже волновалась, так как не знала, понравлюсь ли режиссеру.

Наконец мы приехали к Телецентру. Здание было большое и красивое, и мы подошли к входу. Там стояла вахтерша, и не хотела нас пропускать, и требовала пропуск. Но тут Наташка, переглянувшись с Файкой, и сощурив загадочно глазки, спросила у этой вахтерши, неужели она их не узнает? Тогда эта женщина посмотрела на Наташку внимательно, и сказала: "А-а-а, ты должно быть дочка режиссера N!" И Наташка с Файкой радостно закивали головами, соглашаясь с ней. Я решила не отставать, и тоже кивнула. Вахтерша посмотрела на меня подозрительно, но всех пропустила.

Я спросила у девчонок, зачем они соврали, что они чьи-то дети? И только тут, в фойе узнала я правду. Оказывается, девчонки не снимаются ни в каком кино, хотя и мечтают об этом уже целый год. А сюда приехали, чтобы напроситься к какому-нибудь режиссеру, и убедить его снять их в детском фильме. А меня они взяли для массовости. Я обиделась, и сказала, что они обе врушки, и никакому режиссеру они не понравятся. Но девочки были несгибаемы, и сказали, что если я не хочу быть звездой, то могу уезжать домой, и что меня никто не держит.

Мне было стыдно опять проходить мимо той вахтерши, которая и так с великим подозрением смотрела на мое заношенное пальто, и пузырящиеся в коленках рейтузы, и решила оставаться с девчонками до конца. И мы направились к стеклянным дверям, которые преграждали нам путь к славе. Но там стоял милиционер, который наотрез отказался пропускать нас дальше, хоть мы все и были дочками режиссера N. И сказал, что если мы хотим пройти, то можем сначала позвонить отцу, и если он даст ему разрешение, то он нас сразу же пропустит, а так, без пропуска никак нельзя.

И мы поплелись к телефонам, которые стояли тут же, на столиках, и стали бессмысленно набирать разные номера. Тут к нам подошла служащая телецентра, и спросила, кому мы так упорно стараемся дозвониться. И Наташка, не моргнув глазом, соврала, что нам срочно нужно дозвониться до режиссера N, такое у нас важное пионерское поручение, но видимо нам неправильный телефон дали, и значит, зря мы целый день потеряли. Тут эта женщина решила нам помочь, и через справочную нашла нужный нам телефон.

И мы воспрянули духом, и стали звонить по этому телефону, но нам отвечали, что режиссер N на съемке, и спрашивали, что ему передать. Но мы говорили, что дело очень личное, и что мы перезвоним. И каждые десять минут мы по очереди звонили, но режиссер постоянно был занят. Я уговаривала девочек уехать, и не позориться, но их уже ничто не могло остановить на пути к намеченной цели.

Женщина, которая нашла нам номер телефона, все время подходила к нам, и спрашивала, как у нас продвигаются дела, и очень переживала за нас. Наконец, трубку взял сам режиссер и спросил, какое же у нас к нему дело? Наташка ответила, что дело очень личное, и мы можем об этом сказать только при встрече. Тогда он сказал, что сейчас спустится, и чтобы мы его ждали у входа. Я перепугалась до смерти, и заявила девчонкам, что ухожу, и что совсем не хочу быть артисткой, но они вцепились в меня мертвой хваткой и сказали, что это просто свинство оставлять их одних, когда все уже обговорено. И, несмотря на все мои протесты, поволокли к тому милиционеру, который не хотел нас пропускать.

Наконец спустились двое мужчин, и один из них спросил у милиционера, что за дети хотят с ним встретиться. Милиционер указал на нас, и тогда режиссер пальцем поманил нас к себе. И мы, стараясь спрятаться друг за друга, нетвердой походкой приблизились к нему. И этот дядя спросил, чего же мы от него хотим. Мы молчали как партизаны. Я уставилась в носок своего сапога, как будто там было что-то интересное, чувствуя, как краска стыда заливает мое лицо, и боялась взглянуть на этого режиссера, которому мы звонили три часа подряд, отвлекая от съемок. Но когда я решила взглянуть на своих подруг, то увидела, что цвет их лица не слишком отличается от моего, и что они также с превеликим интересом рассматривают свои сапоги.

Наконец, режиссеру надоела эта игра в "молчанки", и он еще раз спросил, зачем же мы его вызвали, и что ему некогда стоять и смотреть на нас, и что из-за нас он прервал съемки. И тогда Наташка, которая и заварила всю эту кашу, сказала, заикаясь, что нас послала к нему наша пионерская организация, и что мы все его знаем и любим, и что смотрели все его фильмы.

В глазах режиссера мелькнуло что-то вроде любопытства, и он спросил, какие же, интересно, фильмы нам понравились. Но мы не знали ни одного, мы даже никогда не слышали об этом режиссере, но Наташка все еще лепетала, что не может вспомнить названия, но все равно все фильмы нам очень нравятся. А режиссер все просил вспомнить хотя бы один, но и это нам было не под силу. А Наташка продолжала бормотать, что нам его фильмы так нравятся, так нравятся, что мы хотим тоже в них сниматься.

Наконец, режиссер понял, зачем мы все это заварили и, облегченно вздохнув, сказал, что он вообще никогда не снимал детских фильмов, и снимать не собирается. Но, увидев наши расстроенные лица, и сжалившись над нами, дал адрес, где вроде бы приглашали детей на просмотр для участия в каком-то фильме. Наконец этот спектакль был окончен, и мы вывалились из телецентра все красные и потные, зажав в руке клочок бумаги с заветным адресом.

На улице Наташка стала шипеть на нас, что ей одной пришлось отдуваться за всех, и что мы с Файкой стояли как две идиотки. Больше всего на свете я хотела вернуться домой, но мои подруги так не считали, и сказали, что нам всем крупно повезло, и повезли меня по записанному адресу. Проклиная свою доверчивость, я последовала за ними.

Опять мы куда-то далеко ехали, нашли, наконец, то место, где набирали будущих звезд, но сидящая в кабинете женщина сказала, что просмотр уже давно закончился, и детей отобрали. Но девочки стояли насмерть, и не собирались уходить. И молчали. Я тоже стояла и молчала. И мы стояли, не шевелясь, как три каменных столба. Женщина опять, покосившись на нас, сказала, что ничем не может нам помочь, и что может быть в будущем году будет набор, а сейчас уже все закончилось. И я больше не могла стоять и молчать, как полная идиотка, и развернувшись, пошла к выходу. До Файки тоже, наконец, дошел смысл сказанного, и она поплелась за мной. Самой последней выкатилась Наташка, обвиняя нас во всех смертных грехах, и убеждала нас в том, что если бы мы еще немного подождали, то наверняка нам досталась бы какая-нибудь роль. Но я этому не верила, да и Фая тоже.

И только тут мы заметили, что уже стемнело, и еще как урчат от голода наши бедные желудки, ведь с самого утра мы ходили голодные. Мы стали шарить по всем карманам, и набрали какую-то мелочь, в основном это были Фаины деньги. Мы шли, терзаемые муками голода, пока не нашли какое-то кафе. Зайдя туда, мы поняли, что это кафе совсем не кафетерий, как мы рассчитывали, надеясь залить наши бедные желудки чаем с бутербродом, а довольно культурное заведение типа ресторана. Но голод не тетка, и мы уселись за свободный столик, застеленный белоснежной скатертью и заставленный красивыми фужерами.

Подошла официантка, и протянула нам меню. Мы были так измучены, что сил на то, чтобы встать и уйти уже не было. И мы начали внимательно так изучать меню. Нам хватало только на одну порцию солянки, которую я, кстати, терпеть не могла. И Наташка сказала, что раз Файка пообедала дома, значит, эта солянка только нам двоим. Тогда Фая стала клясться, что съела только две сосиски, но, увидев наши голодные глаза, поправилась, что это была только одна сосисочка, да и то половинка, и показала, каких размеров была та жалкая сосиска. И мы решили съесть эту порцию на троих. И по очереди, передавая друг другу тарелку с солянкой, пользуясь одной вилкой, мы довольно быстро опустошили тарелку.

Подошла официантка, и спросила, не принести ли нам еще чаю с хлебом, но на это денег у нас уже не было, и мы сказали, что наелись, заплатили по счету, и вышли из кафе. Так как денег на автобус не осталось вовсе, то мы всю дорогу тряслись, боясь, что нас оштрафуют, или, еще хуже, вышвырнут из автобуса, и придется идти пешком.

На следующий день в школе ко мне подошли невостребованные две сестры, и взяли с меня клятву никому не рассказывать про нашу поездку. А я и не собиралась, так как не видела в этом ничего заслуживающего похвалы. А когда позже одноклассницы спрашивали, когда же можно посмотреть фильм с их участием, Наташа с Фаей отвечали, что неужели те девочки такие наивные, что поверили их шутке. И от них отстали.

(В. Ахметзянова)