12. Ход сделан

И пошла наша жизнь спокойно и размеренно. Пассажиры наши оказались людьми активными и в первый же день, увидев утром, как матросы красят переборки и палубы, обратились к капитану и он разрешил им участвовать в этом, не скрывая свое удивление. Сэм и Лора с помощью боцмана вооружились кистями, краской и вскоре работа закипела. Эли не было видно. Народ добродушно посмеивался над ними, примеряя на себя ситуацию – стали бы они это делать, имея много денег на счетах в банке? Однако же, все сошлись на том, что они - правильные люди, раз не могут сидеть без дела!

После ужина я постучал в их каюту. Сэм писал что-то в большом блокноте, а Лора читала толстенную книгу.

- Как дела, как прошел первый день путешествия?

- Замечательно, Алексей! – ответил Сэм, - мы сегодня здорово поработали у боцмана и наработали такой аппетит, что сегодня борщ показался нам даже более вкусным, чем вчера! Но самое замечательное было утром, на завтраке! Если бы мне кто-нибудь сказал, что завтрак может быть в виде соленой селедки с утра, я бы долго смеялся, а сегодня сам с таким удовольствием уплетал ее с картошкой и запивал крепким чаем! Я уже сказал Лоре, чтобы она завела такой порядок – иногда на завтрак давать селедку!

- Так и заведите традиционный русский морской порядок – по понедельникам утром селедка!

- Так это традиция? А еще какие есть русские традиции у моряков?

- Их очень много, но вот насчет меню могу сказать. В понедельник – селедка, а в воскресенье – какао с сыром. А еще, в субботу на ужин такие штуки… - я так и не смог перевести слово пельмени, - такое мясо в тесте. Его потом варят. Их лепит весь экипаж.

- Это здорово, - воскликнула Лора, - мы обязательно будем лепить с вами, но только я не знаю, что такое пельмени, и подозреваю, что то же самое, что итальянские равиоли.

Я никогда не пробовал равиоли и поэтому попросту промолчал.

- А где Эли, почему ее не видно? – поинтересовался я.

- А она у себя в каюте, делает какое-то задание, которое им дали в университете на каникулы. Позвать ее?

- Да нет, пусть занимается своими делами. Да и я тоже пойду к себе. В двадцать часов в столовой команды будет фильм. Вы пойдете смотреть? Правда, у нас все фильмы на русском…

- В следующий раз, сегодня мы хотим поиграть в карты. Вы играете в бридж?

- Нет.

- Жаль, а то бы присоединились!

Проходя мимо каюты Эли, я вдруг услыхал оттуда ее голос. Она с кем-то разговаривала. Удивленный, остановился. Не сама же с собой… Прислушался. Точно, говорит. Любопытство мое превысило критический уровень и я постучал в дверь. Она тут же ответила, чтобы входили и я вошел.

Она сидела на стуле у столика под иллюминатором, а на диване сидел второй радист. Перед ними лежали словари и большая книга – атлас, открытая на карте СССР.

- Здравствуйте, - улыбаясь, сказала Эли.

- Привет, - покраснев, сказал радист, - мы тут…

- Я понял, географию изучаете, - подсказал я, чуточку язвя.

- Да нет, я попросил Эли помочь мне с английским и она согласилась.

- Алексей, о чем вы говорите,- забеспокоилась Эли, понимая, что наш диалог смущает парня, - вы мне переведете?

- Ну конечно, - ответил я на английском, - просто Володя объяснил мне, что ты согласилась помочь ему с английским.

- Да, конечно, даже с удовольствием! И я тоже хочу русские слова узнать.

- Ну и ладно, я пошел, Эли. Успехов вам!

- Занимайтесь, а я пойду фильм смотреть, - сказал я радисту и вышел.

К моему удивлению, ни одна жилка не дрогнула во мне, ни капли ревности не пробудилось, да и с чего бы ей быть? У меня ведь даже и мысли ни одной на ее счет не появлялось. Значит, все нормально. Вопрос был только один – докладывать или нет комиссару? Решил не делать этого, а там – будь что будет. Да и сама мысль о том, что я должен что-то докладывать о ком-то, как-то не приживалась в моем сознании.

Неделя пути пролетела незаметно. Пассажиры были очень неприхотливы и практически почти незаметны на судне. К ним привыкли и воспринимали их как своих, не особо-то и обращая внимание. И, похоже, они были этим очень довольны. Сэм оказался заядлым шахматистом и вечерами часто просиживал в кают-компании за партией с нашим электромехаником. Иногда к ним присоединялся и комиссар, тоже неплохо игравший в шахматы. Полное отсутствие языкового контакта вполне заменялось шахматной терминологией и, к удовольствию всех участников сражений, ею они владели достойно!

В пятницу ко мне в каюту вошел комиссар. Закрыв за собой дверь, он присел на диван.

- Я что пришел-то. Хочу поинтересоваться, как наши пассажиры чувствую себя?

- А что пассажиры, - подыскивая слова и лихорадочно соображая, чего он хочет, начал я, - живут. Все им нравится, претензий никаких нет.

- Да, я вижу их и в кают-компании и на палубе и в столовой, но меня больше интересует, что происходит в каютах? Чем они занимаются в остальное время, когда их не видно?

- А я-то откуда это могу знать? Видел пару раз – читают, разговаривают.

Я чуть было не сказал «пишут», но вовремя прикусил язык, понимая, что именно этого-то комиссар и боится!

- А младшая? Как у нее дела? Чем занимается? – спросил комиссар, вперив в меня свой пронизывающий взгляд.

- Да тем же самым, чем еще… - начал я, но он прервал меня на полуслове.

- А второй радист какую роль играет в ее досуге?

- Да никакой роли он не играет. Она помогает ему изучать английский язык.

- А он?

- Что он?

- Он чем ей помогает, а? Ну что же вы молчите, я слушаю!

- Знаете, Владимир Иванович, в таком тоне…

- А какой тон? Нормальный тон!

- Да с какой это стати я должен шпионить за вторым радистом или еще за кем бы то ни было?

- А кто вас заставляет шпионить? Мы же говорили с вами об этом и вы согласились сообщать, если что-то не так будет с пассажирами…

- А что, с ними что-то не так? – пошел я в атаку, уцепившись за эту его фразу, как за соломинку.

- Не надо, не надо мне здесь разыгрывать спектакль, а то я тоже могу начать спектакль, да и посерьезнее. Значит, так. Вы пойдете и скажете второму радисту, что в его интересах прекратить эти, с позволения сказать, занятия. Даю ему на это двое суток. Это и в его и в ваших интересах. Я все сказал.

В глазах у меня потемнело. Так со мной еще никто не разговаривал.

- Значит, так. Теперь я скажу. Во-первых, кто дал вам право так со мной разговаривать? Будьте добры, приберегите этот тон для кого-нибудь другого. С какой это стати я сейчас пойду и начну говорить все это радисту? Я ему кто? Отец, брат или, на худой конец, комиссар? Вы считаете нужным вмешаться в общение этих людей – идите и вмешивайтесь, если ваша совесть вам это позволяет, а я в этом участвовать не собираюсь. Что хотите, то и делайте.

- Вы понимаете, что эти ваши слова не пройдут бесследно для вас? – прошипел комиссар.

- Да не нужно меня пугать! Не тридцать седьмой. А может я ошибаюсь и вы именно это имеете в виду? – несло меня уже без каких-либо тормозов и я перешел на крик, - так скажите это прямо, я пойму и подчинюсь, жить-то хочется.

В это мгновение открылась дверь. В проеме стоял капитан.

- Что у вас происходит? Алексей Иванович, вы чего орете на весь коридор? Владимир Иванович, в чем дело?

- Да нет, Сергей Петрович, - комиссар неожиданно как-то съежился и опал, - все нормально, мы здесь с Алексеем Ивановичем дискутировали по общим вопросам э… нашей истории.

- Вы уж потише как-нибудь дискутируйте, а то чёрти-чего можно подумать, услышав эти крики. Алексей Иванович, я чего зашел-то, у меня к вам дело есть. Захватите последний грузовой план и зайдите ко мне, если ваша дискуссия с Владимиром Ивановичем уже закончена.

- Да-да, мы уже закончили, - сказал комиссар и встал.

- Закройте дверь и присядьте, - сказал капитан, когда я зашел к нему с грузовым планом.

- Значит так, Алексей Иванович, - продолжил он, помолчав немного и как бы раздумывая, что сказать, - вы еще очень молодой человек, перспективный и грамотный специалист, и только из симпатии, которую я к вам испытываю, я запрещаю вам общаться в таком тоне с первым помощником.

- Но…

- Я знаю все, что ты можешь мне сказать, Алексей и хочу, чтобы ты понял – я не могу допустить, чтобы этот человек сломал тебе жизнь, а что он может это сделать, я знаю очень хорошо. Уж поверь мне на слово.

- И что мне теперь делать? – спросил я, тронутый и обезоруженный словами капитана.

- Работать. Спокойно и честно делать свое дело. Не поступаться совестью, но при этом быть гибким. Полагаю, ты успел высказать ему свое кредо, - добавил он с улыбкой, - и этого достаточно, он больше не будет на тебя наседать. Я прослежу за этим. Все понял?

- Да…

- Тогда иди и работай. И над собой в том числе! Свободен.

- Спасибо, Сергей Петрович!

- Ты еще здесь?

Под впечатлением от происшедшего, я поднялся на мост. Хотелось выйти на крыло и постоять на ветру. Третий, взглянув на меня удивленно, промолчал. Солнце только-только коснулось горизонта и на глазах тонуло в нем. Еще чуток и наступят сумерки.

- Однако, жизнь продолжается, - громко сказал я пробегающему мимо Третьему, который брал пеленг на последний кусочек садящегося солнца, чтобы определить поправку нашего компаса.

- И что из этого следует? – в тон мне спросил Третий из штурманской, где начал считать поправку.

- А следует из этого то, что жизнь прекрасна и удивительна! И по случаю такого открытия, не взять ли мне сегодня звездочки, а?

- Так я же буду брать, секстан будет занят.

- А я мастерский возьму.

- А ну, как он увидит?

- А я официально возьму, разрешение спрошу!

- Тогда давай. Я посчитал – через десять минут уже Сириус и Арктур появятся, да и Сатурн сегодня неплохой должен быть.

- Не люблю планеты брать, я уж звездочки – они понадежнее будут!

Через полтора часа наши точки были на карте. Судя по ним, мы были почти на курсе, но на пару миль впереди. Третий позвонил капитану. Поднявшись, он побормотал что-то себе под нос, разглядывая наши точки и меряя измерителем что-то на карте, а потом весело крикнул нам, стоящим у лобовых иллюминаторов, что невязка маленькая и он не будет переносить в нашу точку счисление пути, но мы - молодцы.

- Алексей Иванович, мой секстан можете брать, когда он будет нужен вам, - добавил Мастер, уходя с моста.

- Ну вот, Иваныч, ордена удостоился. – съязвил Третий.

- Ага, удостоился, - согласился я и вышел на крыло.

Небо и море было совершенно черными и на фоне этой черноты звезды были яркими и какими-то неестественно большими. В средних и северных широтах небо совершенно не такое. Небольшое подобие тропического неба бывает в вечер после ливня, а в обычные ночи звездочки маленькие и немного приглушенные. Здесь же, в тропиках, да еще в океане, даже самые слабые звездочки просто сверкали, как маленькие лампочки. Большие же звезды или звезды первой величины, как их классифицирует астрономия, просто горят, излучая серебристое сияние. Глядя на небо, ищу свои, «родные» созвездия. Так… вот они. Вот Орион, Кассиопея, Большая Медведица, Волопас… Нахожу их и от этого становится как-то теплее на душе. Наверное, это от того, что все родные и близкие мне люди сейчас, в эту самую минуту, быть может, тоже смотрят на эти же звездочки. И ОНА тоже, подумалось вдруг. Опять вздохнув, пошел в каюту. Нужно еще вздремнуть полчасика перед вахтой.

Ночью матроса на вахте не было. Океан был настолько тих и спокоен, что даже звезды отражались в зеркально гладкой воде. Такое бывает очень редко и, завершив все положенные при приеме вахты дела, продолжил на крыле свое любование ночным тропическим небом. Видимость была стопроцентная. Мы шли по довольно оживленному маршруту, но вокруг никого не было. Да и маршрутом-то трудно было это назвать, потому что полоса составляла не одну сотню миль в ширину. Тут можно далеко не двум судам разойтись одновременно и даже не заметить сам факт существования друг друга. Спокойный, плавный ход моих размышлений прервал какой-то посторонний звук. Он донесся с противоположного крыла. Я тут же вошел в рулевую рубку и пошел туда.

- Алексей, можно к вам в гости? – раздался с крыла голос Эли.

- Входи, Эли. Не спится?

- Так красиво, что весь сон у меня пропал!

- Да, это так. Я вот тоже любуюсь и небом и океаном– не часто такое бывает!

- А это ничего, что я здесь? У тебя не будет неприятностей?

- Не будет, если мы будем внимательно смотреть вперед и не будем отвлекаться на разные глупости, - сказал я нарочито серьезным голосом.

- Мы не будем отвлекаться на разные глупости, - засмеялась она, - я ручаюсь за это.

- А жаль, - притворно вздохнул я, - пара-другая глупостей не помешали бы в холостяцкой жизни, не так ли?

- Ну вот, такой серьезный офицер, а… - заявила Эли, игриво толкнув меня плечом, - не жалей, я скучная, вредная и совсем не умею глупостями заниматься.

- Это не проблема – научиться.

- Вот и я тоже так думаю. К чему торопиться? Придет время, научусь и этому.

- Ты такая мудрая… Тебе сколько лет-то? Тридцать, сорок, пятьдесят?

- Всего лишь девятнадцать. Мне и мама моя говорит, что я рассуждаю как старушка. Ты тоже так думаешь?

- Да нет, я шучу. Ты все правильно говоришь.

Нашу беседу прервал стук двери в штурманской.

- Иваныч, погодку принес, смотреть будешь? – раздался голос второго радиста.

- Посмотрю, - заходи сюда.

- А чаёк есть?

- Нет, я сегодня без моряка. Вот, заодно и сходил бы, заварил.

- Некогда, у меня корреспонденция на отправку есть, я пятый на очереди у радиоцентра...

- Да ладно, за пять минут ничего не случится, очередь не потеряешь.

- Где ты, не вижу ничего, - ослепший со света, он шел, вытянув руки перед собой.

- Ты с руками-то поосторожней, я тут не один, - сказал я, видя как он приближается к Эли.

- Да-а? И кто же это здесь?

- А ты сам спроси.

- Эй, кто здесь? Ку-ку!

- А ты на английском спроси.

- Эли?!

- Да, Володя, - отозвалась она.

- Скажи мне, что ты здесь делаешь, - подумав чуть, выдал он фразу на английском.

- Да вот, не спалось и я решила полюбоваться звездами. Так получилось, что Алексей любезно разрешил мне побыть здесь, на капитанском мостике. Так интересно здесь все – лампочки, огоньки, приборы… А ты что, дежуришь?

- Все, все, все! Сдаюсь! Иваныч, переведи!

- Все, ребята, пошел я в радиорубку, - заявил он минут через пять, - показать, что ли Эли, как я работаю?

- Стоп, парень! Не забывай, что это все-таки радиорубка и даже свои далеко не все имеют право заходить в нее. Не дай Бог, узнают – куда лететь будешь?! И, кстати, у меня к тебе есть серьезный разговор. Освободишься – завари все же чаёк и зайди.

- Понял. Пока, Эли, мне нужно работать. До завтра!

- До завтра, Володя!

Вскоре и она ушла спать, а я смотрел вперед и думал о том, что и как я ему скажу. Так и не придумав ничего умного, я решил не морочить себе голову. Как будет - так и будет, скажу как есть.

Часа через полтора, в начале четвертого, радист зашел в рубку.

- Иваныч, так делать чай или не имеет смысла уже?

- Да не надо. Осталось-то всего ничего отстоять.

- А что сказать-то хотел?

- А сказать я тебе хотел то, что тебе надо быть чуток поосторожнее. Комиссар тебя пасти начал. Очень уж не нравятся ему ваши занятия.

- А ты откуда…

- Знаю, если говорю. Ты уж постарайся поменьше в закрытой каюте с ней… Не дразни его, да и другие языки найдутся.

- И что теперь, ходить кланяться перед всеми и извиняться?!

- Не кипятись! Я сам сегодня лаялся с ним. Одним словом, ты понял, что я тебе сказал? Вот и действуй, как считаешь нужным. Я должен был предупредить тебя и предупредил, а дальше – сам.

- Завтра пойду и все ему выскажу! Что я плохого делаю?

- Здра-асти, приехали! Я думал, что с мужиком говорю, а он… И что ты ему скажешь? «Дяденька, а Второй сказал, что Вы меня пасете»! Так?

- Да нет…

- А как тогда? Нет, дорогой, ты уж меня не подставляй. Я и сам себя неплохо подставляю, без чьей-либо помощи… Живи так, как считаешь правильным. И я буду жить так, как я считаю нужным. Мое дело было сказать тебе.

- Я понял, Иваныч.

- Всё. Эту тему закрыли. А девчонка просто замечательная, слов нет! Эх, не был бы таким старым, я бы…

- Ага, старый, – прыснул радист, - на целых пять лет старше!

На следующий день я убедился, что наш разговор воспринят. Эли с радистом сидели в шезлонгах в кормовой части, где была площадка с теннисным столом и не изображали, а действительно занимались английским языком. С крыла мне было видно, как комиссар пару раз выходил на палубу выше и, посмотрев с минуту, уходил. Выражение его лица было хмурым и озабоченным.

Ночью у Валентины, всеми любимой хозяйки камбуза и неофициально, по общему признанию всего экипажа, строгой и доброй мамаши с непререкаемым авторитетом в столовой команды, случился серьезный приступ. Людмила Ивановна возилась с ней всю ночь, а утром доложила капитану, что это не аппендицит и не колика. Все гораздо сложнее и ситуация настолько тяжела, что срочно требуется госпитальная помощь. Долго раздумывал капитан, склонившись с измерителем в руках над картой в штурманской, а затем попросил вызвать радиста и ушел с ним в радиорубку. Через пару часов радист зашел в рулевую рубку и по секрету сказал, что получено «добро» от пароходства на связь с Гаваями и, если потребуется – на экстренный заход. Это была экстраординарная информация. Советские суда практически никогда не заходят на Гаваи.

Я пошел к карте. Хода до ближайшего порта было не менее двадцати часов.

- Это уже докторина будет решать, сможет ли Валентина ждать столько.

- Она как раз сейчас у Мастера. Пойду к себе. Чует мое сердце – сейчас будут переговоры с американцами или радиограмму Мастер принесет, - сказал радист и вышел из рубки.

Минут через сорок капитан вошел в штурманскую и позвав меня, протянул бланк радиограммы. На бланке были написаны координаты какой-то точки.

- Алексей Иванович, нанесите точку на карту и проложите в нее курс, сказал он и вышел в рулевую.

- Курс в точку тридцать семь градусов, - доложил я.

- Ложитесь на тридцать семь и рассчитайте время выхода в точку.

- Уже посчитал, три часа сорок минут. В пятнадцать двадцать по времени Гонолулу с учетом перевода часов на зимнее время.

- Хорошо, спасибо. Объявите старпому и боцману подняться на мост.

- Так вот, товарищи палубные начальники, - начал Мастер, когда Чиф и боцман поднялись на мост, - нам предстоит довольно сложная операция – принять на борт врача с вертолета. Вполне вероятно, что Валентину придется отправлять с ними на берег. Прошу вас проработать операцию и доложить мне как можно скорее, чтобы я смог заблаговременно сообщить детали американцам.

Самым нормальным местом для приема вертолета было признано пространство между носовыми мачтами, то есть крышки люков второго и третьего трюмов. Стрелы, лежащие по-походному, горизонтально, нужно было поставить вертикально, к мачтам и тогда появляется пространство метров пятьдесят в длину и тридцать в ширину. Вполне нормально, чтобы вертолет свободно мог висеть над ним и опустить штормтрап, а при необходимости и трос с носилками.

Ко времени подхода к назначенному месту мы вывели из ходового режима двигатель и были готовы остановиться в любой момент. Долго ждать не пришлось. Как только вахтенный матрос заметил точку над горизонтом, капитан перевел телеграф на «Стоп».

Через пару минут вертолет кружил над нами, рассматривая судно. Боцман с матросами заканчивал выкладывать большой крест аварийными досками на люках. Примерившись, вертолет завис над этим крестом и вскоре с него вниз пошел тонкий штормтрап. Моряки внизу поймали его конец и из машины по трапу вниз стал спускаться человек в ярко-красном костюме с белыми полосами по рукавам и по спине. Через плечо у него была большая сумка с белым кругом и красным крестом в нем. Мужчина, а это был он, спрыгнул на люк и старпом, руководивший операцией, повел его в лазарет.

- Алексей Иванович, идите в лазарет, там понадобится помощь переводчика.

- Понял, бегу.

Старпом и американец были уже там. Американец с докториной осматривали больную, а мы с Чифом ждали в «предбаннике».

- Людмила Ивановна, переводчик нужен? – громко спросил я.

- Нет, Алексей, переводчик не нужен. Мы прекрасно понимаем друг друга.

Странно, подумал я. С каких это пор докторина стала знать английский?

Минут через десять они вышли к нам.

- Мы забираем больную. Ей нужна срочная операция в условиях хоспитал, - на немножко странно звучащем русском сказал огромный светловолосый американец. Улыбнувшись нам, он достал из сумки довольно увесистую рацию и стал быстро и громко разговаривать на английском, видимо с вертолетом.

- Сейчас хеликоптер спустит контейнер. Нужно, чтобы ваши моряки принесли его сюда.

- Понял, ответил старпом и вышел.

- Доктор, готовьте больную, - сказал американец, сел на стул и улыбнулся мне.

- Как дела?

- Отлично, - ответил я и тут же задал ему буквально сжигающий меня вопрос о том, откуда он знает русский.

- Так я и есть русский, мои предки приехали в Америку в самом начале века всем семейством. А вы в какой порт идете?

- Сначала Калифорния - Сан Франциско, Лос-Анжелес, а потом – штат Орегон, Сиэтл, Вашингтон.

- О, это просто замечательно! Мой дом недалеко от Фриско и я буду там через неделю! Я обязательно приеду к вам на судно! Меня зовут Джон, я военный парамедик, но все мои родные зовут меня Иваном. Они все умеют говорить на русском!

- Алексей, второй помощник капитана. Все мои родные тоже говорят на русском, - представился я, мучительно пытаясь понять, что такое парамедик. Потом спрошу у Сэма.

- А-ха-ха, - как-то совсем не по-русски, во весь рот, громко расхохотался Иван и крепко хлопнул меня по плечу.

Моряки с шумом внесли в коридор лазарета носилки в виде легкого пенала со стальными кольцами по бортам и ремнями вместо крышки. Осторожно подняв Валентину своими ручищами, Иван положил ее на эти носилки и стал застегивать ремни. Вскоре она была упакована так, что у нее не было ни малейшей возможности даже пошевелиться.

- Олрайт, несем ее, - скомандовал Иван и хотел было взяться за ручки носилок, но боцман рукой остановил его.

- Простите, мистер, нашу Валентину мы сами понесем.

- Да-да, конечно, - смутился Иван и с уважением посмотрел на моряков, молча поднявших носилки.

С вертолета спустили стальной трос с небольший грушей и стропами на конце. Иван подстегнул карабины троса к кольцам на контейнере и дал команду по рации. Контейнер плавно взмыл и вскоре был подхвачен руками и втянут во внутрь. Затем трос спустился вновь, но уже с беседкой на одного человека.

Иван пожал нам всем по очереди руки и прокричав, что обязательно приедет к нам на судно в Сан Фрнциско, влез в лямки беседки, застегнул их застежки на груди и дал команду по рации. Как только он исчез в вертолете, кронштейн лебедки исчез и двери задвинулись, машина наклонилась носом вниз, круто развернулась и унеслась в сторону островов.

Сменившись с вахты, я хотел было включить музыку, когда в дверь каюты постучали.

- Алексей, я могу войти?

- Конечно, Сэм! Проходите, присаживайтесь.

- Алексей, расскажи, что все это означает? Что случилось? Откуда и зачем прилетал этот американский вертолет и кого он увез?

- Все, все понял, сейчас все подробно расскажу!

- Но я предлагаю пойти к нам и там все рассказать, иначе мне придется потом все пересказывать моим женщинам, которые места себе не находят от любопытства – они наблюдали за всей этой операцией с верхнего мостика!

Через пять минут я сидел в его каюте со стаканом с прекрасным виски и рассказывал все, что я об этом знаю. Они были просто потрясены.

- Алексей, это так трогательно – американские военные спасают женщину с коммунистического судна, разве это не чудо? – вытирая слезу, воскликнула Лора.

- А разве то, что вы, совершенно капиталистический народ, идете на нашем судне, не чудо? – парировал я.

- Нет, это не чудо, а «несусветная глупость и совершенно неоправданный риск» – так определил этот наш поступок один наш хороший знакомый, - со смехом сказал Сэм.

- И как, насчет риска есть соображения о его степени? – тоже смеясь, спросил я.

- Из нас троих рискует, как мне кажется, только Эли, - ответил Сэм и довольно серьезно посмотрел на девушку, тихо сидящую на диване рядом с Лорой, - да и то, степень риска в этих делах одинакова в любой точке вселенной.

- Ну, дедушка!

- Окей, окей, больше ни слова не говорю, Эли!

Всем и все было ясно. Похоже, все у ребят закручивалось довольно серьезно…

И в этот день, и во все последующие, до самого прихода, их можно было увидеть где угодно - и на корме, и на шлюпочной палубе, и на баке. В каюте, наедине они больше не оставались. По крайней мере, этого больше никто не видел. Комиссар ходил хмурый и злой. Даже обязательные политзанятия по вторникам он проводил как-то нервно, на грани то ли нервного срыва, то ли истерики. По крайней мере, мне так казалось.

На следующий вечер по трансляции объявили, что в столовой будет демонстрироваться новый художественный фильм «А зори здесь тихие». Название мне ничего не говорило. Стукнул к пассажирам. Они тоже скучали и согласились пойти в столовую. Договорились, что я буду по ходу фильма переводить немножко, чтобы им было хоть чуточку понятно, что происходит.

То, что нас ждало, трудно описать. Переводить понадобилось совсем чуть-чуть, да и то, в самом начале фильма. То, что происходило в фильме с девчонками, потрясло всех – и нас и пассажиров, но пассажиров, как мне показалось, больше. Лора плакала почти навзрыд, а Эли, когда свет фильм закончился и кто-то включил свет, была бледная как мел, с огромными, полными слез глазами. Мы молча встали и пошли. Сэм молча показал мне, что приглашает к ним в каюту.

- Алексей, ты видел уже этот фильм? – спросил он, когда мы сели и он достал бутылку с виски. Я сказал ему, что не буду пить и постучал пальцем по своим часам – на вахту скоро.

- А мы с Лорой выпьем, пожалуй. Это был самый страшный фильм о войне, который я видел в своей жизни, потому что сейчас, посмотрев его, я впервые понял, как нужно показывать войну, чтобы люди ее не хотели.

Мы долго молчали, а потом я стал говорить о том, что мой отец воевал, что он был изранен, вернулся с множеством наград… Сэм сказал, что его отец служил в авиации и погиб в воздушном бою с японскими истребителями где-то в районе островов Полинезии. От отца у него осталось только несколько фотографий.

Всю вахту я вспоминал фильм. Это было такое сильное впечатление, что больше ни о чем ни думать, ни говорить не хотелось. Всю вахту мы с матросом и проговорили об этом. И мать и отец его были фронтовиками.

На следующий день, вечером, уже традиционно сидя у них в каюте, я с удовольствием участвовал в разговоре о кино и о литературе, однако разговор все время возвращался к теме войны. Как-то так, случайно, а может быть и не случайно, тема перешла к тому, а кем, собственно были фашисты. Почему они были такие, кто ими управлял и как, да и вообще, тема вышла на высший генералитет. Сэм сыпал такими фамилиями как Мюллер, Геринг, Борман. Перепитии их взаимоотношений, методы и способы достижения целей и особенно упор Сэм делал на последний год войны. Я слушал его и постепенно, дождавшись ослабления потока слов, стал тоже говорить об этих людях, об отношении их к Гитлеру в конце войны, об их попытках организовать сепаратные переговоры с американцами, которые мы торпедировали и благодаря этому война закончилась именно так, как она и закончилась. Сэм сидел и слушал меня с широко открытым ртом.

- Алексей, откуда…откуда ты-то все это знаешь? Разве в вашей стране возможно прочесть об этом? Разве такого сорта литература у вас издается? Ну ладно, я. Я изучал литературу по этому вопросу, много трудов прочел, воспоминаний генералов Третьего Рейха. А ты не боишься, что за все это ты можешь пострадать?

- Нет, Сэм, не боюсь. Это нормальная информация, которая сейчас есть в стране и которую, если захочется, можно найти.

Не мог же я, в самом деле, сказать ему, что в широком доступе такой литературы у нас в то время как не было, так и нет. Не мог же я ему сказать, что знаю все это из только что показанного по телевидению сериала «Семнадцать мгновений весны» по Юлиану Семенову, а само это произведение было у нас опубликовано только в Роман-газете… Однако же, мне было приятно удивление Сэма.

Все в этой жизни рано или поздно, заканчивается. Подошел к концу и этот переход. Не без приключений, если считать таковым болезнь и эвакуацию Валентины, он был очень интересным. По крайней мере, для меня и еще нескольких человек. Я имею в виду пассажиров и второго радиста. Его отношения с Эли явно перешли из разряда деловых и дружеских в разряд любовных. Это было понятно из их взглядов, касаний рук. Да и разве возможно скрыть такое и тем более, от давно уже оторванных от нормальной, человеческой жизни людей, тоскующих по своим любимым, по своим детям. У людей в таком состоянии не просто обострены все чувства, у них появляется обостренное чутье на искренние отношения, на чистую и настоящую любовь. Если и был кто-то на нашем пароходе, кто относился к ним без симпатии и сочувствия, им мог быть только один человек и этот человек окончательно потерял покой.

Все понимали, что комиссар очень боится и все знали, чего именно. Все совершенно отчетливо понимали, что у радиста есть только один вариант обеспечить перспективу для своей любви – уйти с судна. Все остальные варианты были без любви. В том, что ему закроют визу по приходу, уже никто не сомневался. Вариант ухода с судна с просьбой предоставить убежище, пресс-конференциями и прочими подобными делами, до невозможности тяжел для нормального человека, потому что пошедший по этому пути автоматически становился предателем Родины. Именно так все тогда и расценивалось, независимо от мотивов поступка. Далеко не каждый может решиться на такое даже ради любви. Не решился и Владимир.

Когда пассажиры прощались, у трапа был практически весь экипаж. Женщины плакали. Мужчины молча смотрели на сходящих по трапу Сэма, Лору и Эли. Радист ступил на трап следом за ней. Комиссар рванулся, чтобы удержать его, но тот обернулся и жестом руки остановил его.

- Не переживайте, Владимир Иванович, - громко и четко сказал он, - я от трапа не отойду.

Комиссар кивнул и остался на борту. На причал спустились капитан, старпом и я. Пока моряки спускали с борта их чемоданы, мы жали друг другу руки, обнимались, хлопали друг друга по спине.

Эли и Владимир стояли, взявшись двумя руками, как будто хотели закружиться, как в детстве и молча смотрели друг другу в глаза.

Они не могли знать, что Владимир больше никогда не попадет за границу и, поработав несколько лет в каботаже, уволится и уедет, бесследно исчезнув в бескрайних просторах нашей страны. Эли тоже не могла знать, что из множества ее писем дойдет до него только то, в котором она напишет, что устает уже надеяться на встречу. Не могли они знать и того, что все обращения Лоры и Сэма в наше посольство а Австралии с просьбой разрешить Владимиру приехать в Австралию, остались без ответа. Без ответа остались и просьбы разрешить Эли приехать в Советский Союз, чтобы жить там с Владимиром. Гарантии того, что на ее счет будут переведены деньги в советский банк, чтобы она не причинила нашей стране неудобств, не помогли и не изменили ничего. Ни одного ответа они так и не получили.

Не могли они всего этого знать, но сердца их почувствовали, что расстаются они навсегда. Не заплакав, не поцеловавшись, они так и простояли, держась за руки и глядя друг другу в глаза, пока Лора не взяла Эли за плечи и не повела к машине. Уже у открытой дверцы, обернувшись, она вдруг расплакалась и нырнула в машину.

Судьба сделала свой ход, а до перестройки оставалось еще пятнадцать лет.

(Виктор Федоров. См. Персональный сайт victorf.ru)


Не боги горшки обжигают