14. Аленушка

Круг за кругом, ходили мы по линии. Те же лица, практически те же грузы. Время как будто зациклилось и с каждым кругом возвращалось назад. Это было почти как бег на месте. Дежавю… На берег или, как говорят моряки, «в город» практически не ходил. Пива у меня и так всегда было много, практически везде его приносили супервайзеры.

Общаться с людьми хотелось все меньше и меньше. Так, только по работе. Иногда забить козла в кают-компании, посмотреть старый, с десяток раз смотренный уже фильм, да четыре раза в день спуститься в кают-компанию - вот и все развлечения. Народ на судне стал каким-то тусклым, неулыбчивым и даже тропическое вино не помогало расслабиться.

Редко, но все же случалось, что этот список развлечений разбавлялся взятыми на соседних судах фильмами. Чаще брали у поляков, англичан и американцев. У них почему-то всегда было много фильмов. Обычно это были фильмы на английском языке, а внизу шли титры на шведском. А еще, один раз, в Штатах, мы поменялись коллекциями фильмов с нашим судном.

Интересный парадокс. Казалось бы, встречаясь в далеком иностранном порту с отечественным судном, должен всей душой тянуться к нему, к людям на нем, но этого не происходило почему-то. Свяжешься по радио, узнаешь, есть ли однокашники или знакомые, вот и все общение. Редко, когда происходили плотные «смычки», а иными словами – довольно бурные гулянки. Обычно это случалось, если стояли рядом и общение не было связано с транспортом.

Не знаю почему, но практически всегда, если рядом стояли английские или польские суда, между нашими экипажами возникали довольно плотные отношения. Начиналось все с того, что делегация из двух-трех человек шла к ним, чтобы взять на вечер пару фильмов. Обычно в эту группу входил кто-то из помощников, знающих английский. Слово за слово, угощение у англичан в судовом баре, а у поляков – в чьей-либо каюте… Заканчивалось это общение футбольным матчем с англичанами после работы с массой принесенного с собой англичанами пива, или капитальной пьянкой с поляками. К концу гулянки у поляков наши шли спать к себе на судно, а поляки – к проституткам в город или к восточным немцам, если суда с таковым флагом вдруг оказывались в порту и стояли не очень далеко. Зная, что нам нельзя уходить с судна, они клятвенно обещали разобраться с противником и за нас.

Старания крепко подпивших поляков раздразнить немцев на драку, зачастую заканчивались тем, что поляков неслабо били, но утром, возвращаясь из города с «фингалами» под глазами, шишками и перебинтованными носами, они подходили к нашему трапу и орали хриплыми похмельными голосами, что отомстили за «Освенцим» и не посрамили славян! Тогда они еще помнили это и не стеснялись говорить о своих славянских корнях.

Лишь один раз, еще курсантом, мне довелось увидеть, как поляки, плечом к плечу с восточными немцами, били китайцев в интерклубе Хайфона и потом, крепко обнявшись, чтобы полиция не смогла никого вырвать из массы, дружно провожали наших моряков до судна. Это было в те, далекие годы конфликта на острове Даманском. Китайские моряки, человек пятнадцать, стали издеваться над несколькими нашими моряками, зашедшими в интерклуб, а большая компания довольно неплохо попивших пива с креветками поляков и немцев, и уже прикидывающих, как и где им подраться, увидели это и вступились за наших.

Мало было таких вот острых, живых ощущений на фоне монотонной и расписанной по минутам жизни, но все в этой жизни имеет свое начало и свой конец. На восьмой месяц моей работы на этом судне, пароходство подтвердило нам заход в базовый порт на ремонт после окончания очередного круга, то есть через месяц. На целых два месяца судно встанет в завод в родном порту! Нужно понять, как тяжело было всем к тому моменту на судне, чтобы оценить, насколько радостным было это известие о предстоящем заходе в родной порт и о постановке во владивостокский судоремонтный завод. Оно вызвало самый настоящий переполох на судне! Механики во главе с Дедом, Чиф и боцман – все носились с рулетками, листами ремонтных ведомостей и чертежей. В каютах офицеров кипела работа – подбивались все журналы, заполнялись подзапущенные формуляры, составлялись заявки на снабжение и работы. Даже на фильм собиралось вдвое меньше народа, чем обычно. Народ стал веселее, глаза у всех заблестели. Все чаще слышался смех. И это – еще один парадокс. Все прекрасно знали, что стоянка судна в базовом порту – это сплошная нервотрепка! Всё, какое только есть на вашу голову начальство, инструкторы и инспекторы всевозможных мастей - все они непременно будут у вас на борту, даже если вы и зашли на день-два! Кто-то, прекрасно понимая, что он лишний на этом случайном празднике для моряка, старается побыстрее сделать свою работу и уйти, оставив какие-то рекомендации, а большинство же совершенно уверены, что судно зашло в порт именно для того, что пообщаться с ними и убедиться в их компетентности, строгости и важности…

Сидит такой вот человек перед тобой и тусклыми, ничего выражающими глазами сверлит тебя и нудит, нудит, подтачивая и так больную от долгой разлуки душу. Где-то не так заполнено, что-то не так записано… Много есть чего такого, за что можно зацепиться при желании сделать это. Уходит один проверяющий, приходит второй, за ним третий…

Бежишь в управление пароходства, сдаешь отчеты, обходишь отделы. По-разному тебя встречают, разные складываются впечатления от общения – от радости до гнева и обиды, но результат всегда один - к вечеру ты выжат как лимон, истощен и морально и физически, а ведь вечером как раз и наступает время для воплощения того, о чем ты мечтал, идя в родной порт. Мечты у всех были очень похожими - встретиться с любимыми, погулять по земле, послушать родную речь на улицах, вляпаться в родные торговлю и сервис, и даже робко сравнить их с теми, постылыми, заграничными… И все это было свое, родное и ничто заграничное не могло с ним сравниться! И даже тупая, утомляющая суета и нудятина прошедшего дня не могут умалить радостей вечера в родном порту! Так или примерно так думалось о предстоящем.

Месяц пролетел как одна неделя – все спорилось, работа кипела, как будто это был первый месяц после отпуска. Возбуждение нарастало по мере приближения к родным берегам.

- Иваныч, ты только глянь, на какую я карту перешел, - с улыбкой встретил меня третий, показывая на карту, где в дальнем углу был он, Владивосток.

- Хорошая карта, всем картам карта, - согласился я, - посчитал уже, когда подходим?

- Ага, завтра к полуночи должны к Аскольду подойти.

- Ну и хорошо, по паре вахт отстоять– это пустяк. Одолеем!

И действительно, одолели! Вечером Третий «зацепился» за берег и теперь уже можно было точно посчитать, когда мы будем на рейде Владивостока. Получалось – рано утром, на вахте Чифа. Опять мне не спать после вахты, подумал я, но эта мысль тут же улетучилась.

Аскольд, Поворотный, Скрыплев, Басаргина, Поспеловские створы, Голдобин – такие родные названия и какой песней они звучат в голове, как фантастически приятны, когда произносятся на мосту вслух. Ради таких минут стоит жить!

В шесть пятнадцать мы отдали якорь на рейде порта Владивосток. Судов на рейде было немного. Кроме нас - еще три судна и это было вполне понятным, потому что в такое время, в июне, весь флот тянулся на север, к Магадану, к Провидению, к Анадырю. Так было всегда. Наше судно не имело прочного ледового пояса на корпусе и поэтому к нам это не относилось. Наш удел был – южные моря.

Оркестров не было, салютов в нашу честь тоже не было. Не было и властей – карантинных, таможни, пограничников. Все объяснялось очень просто - пересменка! Война-войной, а обед по расписанию! Идти к нам – это в лучшем случае около трех часов работы, а смена заканчивается через полтора часа. Теперь только новая смена, а это – не раньше девяти. Можно и вздремнуть, но шансов на это практически нет – не уснуть после восьми месяцев рейса на рейде родного порта, когда он - вот он, как на ладони, а пойти туда не можешь, граница закрыта и у тех, кто ее может для тебя открыть - пересменка...

Понимая все это умом, не понимаешь всем остальным. Так и хочется закричать: «Вы что, совсем не скучали по нам? Нас же не было здесь восемь месяцев! Вы что, забыли об этом?». Никто, однако, не кричит. Все ходят как зомби, по палубам или сидят в каютах, бесцельно глядя в пустой и постылый подволок, где каждый винтик и каждый влипший в когда-то белоснежную краску волосок от кисти знаком и обсмотрен множество раз. Судно погружается в тягучее и липкое состояние – ожидание властей. Никто и ничего не делает – все уже сделано, проверено и готово. Все застыли в стремлении прожить эти несколько часов так, чтобы их совсем не было, чтобы они мелькнули и не остались даже в памяти.

- Внимание, экипажу находиться в своих каютах. Через пять минут на борт судна прибывают власти, - раздается в динамиках голос третьего.

Интересно было бы в этот момент посмотреть, что там такое происходит внутри людей, какие процессы? Только что сидящие с пустыми взглядами или бродящие бесцельно зомби вдруг стали живыми. Глаза лучатся энергией, руки-ноги требуют движений, рты до ушей и вселенская радость и любовь написаны на только что бывших усталыми, опущенными лицах. Подойди в такую минуту недруг – и он будет расцелован!

- Экипажу собраться в столовой, звучит в динамике.

Пограничники, внимательно вглядываясь в лица и сравнивая с фото на документе, выдают каждому его паспорт моряка или, как его все называют, мореходку. Получивший документ, идет в свою каюту. В это же время, человек шесть пограничников с боцманом и плотником рыщут по судну… Все, кто не участвует в работе властей, сидят по каютам и ждут.

Я работаю с комиссией. Груза у нас на борту нет и поэтому никаких сложностей не возникает. Просмотрев грузовые документы, таможенник ставит на них свои штампы и теряет интерес ко мне. Все, практически я свободен и иду в каюту. На судне снова воцарилась тишина, но это уже другая тишина, напряженная и тревожная. У всех одна мысль –«найдут или не найдут». Всегда есть вероятность того, что кто-то что-то купил такое, что нельзя везти открыто. Это были мелочи в виде лишней пары обуви или несколько мотков столь популярного тогда мохера, или не задекларированной десятки - другой долларов , или еще чего- нибудь в этом же роде. Ни об оружии, ни о наркотиках в те времена не было и мыслей.

Сейчас, в наши дни, это смешно читать, а тогда это было очень серьезно. За такую вот мелочь можно было лишиться визы, то есть допуска к загранплаванию. Еще хуже было, если в каком-нибудь укромном уголке найдут «бесхозную» контрабанду. Тогда весь экипаж лишался разных премий, составляющих очень весомую часть зарплаты, а само судно долго еще всячески, при любом удобном случае, притеснялось. Как говорится, Бог миловал и все прошло нормально.

- Досмотр судна закончен, хождение разрешено. Граница открыта, - раздалось долгожданное.

Все, с этой минуты пошла нормальная, суетливая портовая жизнь. Отошел катер с властями и почти сразу подошел другой, с агентом и с «заводчиками». Теперь рейдовые катера, работающие по расписанию, будут подходить и к нам. Агент пошел к капитану, а заводские – к старпому, стармеху, радисту, электромеханику. Начался процесс, именуемый согласованием ремонтных ведомостей. Все сводилось к одному – наша задача была заставить завод сделать как можно больше работ, а задача завода – отбиться от них, оставив только объемные и дорогостоящие. Сумма на ремонт была уже переведена и изменить ее никому не удастся. Единственное, что еще может повлиять на нее – это осмотр корпуса в доке, но это – отдельная статья в смете. Все же остальное зависело только он напористости экипажа и стойкости заводских. Вот и неслись крики и возгласы из кают, где решалась судьба заготовленных в море пунктов. Мало-помалу битва стихала и вскоре совсем затихла, сменившись звоном бокалов. Это был верный признак того, что согласование свершилось! Вскоре заводские уехали.

- Ну что, Иваныч, до вечера стоим на рейде, - сказал Чиф, входя в мою каюту, - док будет готов только через трое суток. Они сегодня выводят из него судно. Пока стапеля для нас выставят, да пока все инспекции проверят нас, время и пройдет. Ты становись сегодня на вахту, третьему замена идет, а мастер дал ему задание карты самому сменить и корректуру получить, потому что третий идет совсем зеленый, только из училища вылупился.

- Понял, - со вздохом ответил я, вспоминая, как бегал в картографию. До утра я на вахте. Нужно будет позвонить родителям, ведь ждать будут.

Позвонить с судна в то время было очень большой проблемой. В море это было почти невозможно, потому что все разговоры шли только по радио, через Москву. Зачастую слышимость была такая, что ничего нельзя было разобрать. В больших портах существовала служба, которая могла вывести радиостанцию на городской телефон. Во Владивостоке она называлась «Виктория», но пользоваться ею можно было только по служебным надобностям, но парой слов перекинуться с домом все же удавалось, операторы - телефонистки на это смотрели сквозь пальцы.

И пошла круговерть. Машинная команда влезла в робу и пошла открывать люка и горловины топливных танков, которые нужно было как следует зачистить и промыть. Для этого вот-вот должно было подойти специальное судно – мойщик танков с бригадой мойщиков. Палубная команда открывала трюма и горловины водяных танков. Все так увлеченно были заняты работой, что можно было подумать, что и не было восьми месяцев для этого и вовсе не домой они пришли, а просто в один из множества портов на своем пути.

Однако же, такова жизнь моряка. Судно - прежде всего. Все, что касается жизни самого судна, его работоспособности и безопасности - вне всяких обсуждений. Надо что-то сделать – будет сделано и не имеет значение ничто иное потому только, что от этого зависит вся дальнейшая жизнь экипажа в море. У моряков нет той красивой картины, что есть у летчиков. Лайнер приземлился и пилоты в красивых формах, прекрасные стюардессы покидают самолет на глазах еще не сошедших с самолета пассажиров. Машина отдается на попечение мастеров и к следующему рейсу экипаж так же подкатит к готовому самолету красивый и отдохнувший, за полчасика до вылета.

У моряков все не так красиво. У моряков так не бывает. Никто не придет и никто не сделает ничего. Все делается только руками экипажа и даже во время заводского ремонта многие работы делаются своими силами.

Трое суток прошли очень быстро. Как ни много было работы, берег брал свое! В семнадцать часов судно вымирало. Большая часть экипажа, наскоро переодевшись, умытые и побритые, спускались по трапу на рейдовый катер или «лопату», как его называли за большую полукруглую площадку на носу для удобства работы с судовыми трапами. На судне оставалась только вахта да те, кому совсем некуда было идти. И вахта была не одинока – по судну слышались женские и детские голоса. Истосковавшиеся по мужьям, жены были с ними и на вахтах, отпросившись на своих работах. Как-то во Владивостоке к этому по-человечески относились всегда. Если женщина просила отгул для встречи мужа, вопросов и проблем обычно не возникало.

Трое суток отпуска женщине на встречу - норма для базовых портовых городов. Как и положено на свадьбу. А чем не свадьба? Ведь за восемь и больше месяцев настолько успеваешь отвыкнуть от родного человека, что волнуешься как в первый раз. И это волнение вознаграждается такой бурей ощущений, накопленных за долгие месяцы, что они захлестывают, бьют через край. Куда там первой брачной ночи, все намного ярче и мощней!

Утром, вернувшись от родителей, я поднялся на мост. Вчера водолазы осмотрели наш корпус, все нормально. Сегодня должны ставить в док.

- Все, Иваныч, - встретил меня третий, - через час пойдем. Иди, переодевайся и пей чай. Еще успеешь.

Через час я был на корме, третий на баке. Самым малым мы шли в порт. По бортам бежали два буксира. Причал за причалом проплывали мимо нас и вот, показались сооружения судоремонтного завода. Док был уже затоплен.

Странное это сооружение, плавучий док. Огромное ровное поле из металла и бетона с такими же бетонными бортами – надстройками по длинным сторонам. По этим надстройкам проложены рельсы, по которым перемещаются четыре крана. Все это сооружение внутри представляет собой сплошные водяные и топливные танки, а также машинное отделение с дизель - генератором и мощными насосами. Открыв кингстоны (донные клапана), док заполняет танки водой и погружается настолько, что судно может войти в него с торца. Затем док начинает откачивать воду из своих танков и всплывает вместе с судном. В конечно итоге, оказывается, что судно стоит между двумя стенками на блоках, собранных из деревянных брусьев. Теперь можно спуститься на палубу дока и посмотреть на судно с того ракурса, с которого никто и никогда его не видит.

Стоя там, внизу и глядя на обросший мелкими ракушками и водорослями корпус, с которого постепенно стекает вода, я вспомнил старинную английскую морскую шутку. Впервые о ее существовании я узнал на занятии по английскому языку в училище. Дело в том, что в английском языке, да и вообще, в международной морской практике, судно – это «она». Не «оно», как принято у нас, а именно «она». Наши попытки получить объяснения оказались бесполезными. Преподаватель сказала, что скажет нам об этом только после выпуска из училища, но и после выпуска она не сказала этого. Узнали мы ответ на этот вопрос, как и многое другое, уже работая в море, самостоятельно. Вот он, ответ:

WHY IS A SHIP CALLED SHE ?

A ship is called a ‘she’ because there is always a great deal of bustle around her;
there is usually a gang of men about;
she has a waist and stays;
it takes a lot of paint to keep her good looking;
it is not the initial expense that breaks you, it is the upkeep;
she can be all decked out;
it takes an experienced man to handle her correctly;
without a man at the helm, she is absolutely uncontrollable;
She shows her topsides, hides her bottom;
when coming into port, always heads for the buoys;
Her bottom must be always wet to keep her safe and healthy.

Попытаюсь перевести :

СУДНО НАЗЫВАЮТ ОНА ПОТОМУ, ЧТО:

Вокруг нее всегда много суматохи.
Рядом всегда крутится много мужчин.
Внешне состоит из кривых и выпуклостей.
Требуется много краски, чтобы она всегда хорошо выглядела.
Разоряет не цена ее обретения, а стоимость ее содержания.
Налицо неуемная страсть к блестящим украшениям.
Правильно обращаться с ней могут только опытные мужчины.
Без мужчины у руля она становится абсолютно неуправляемой.
Всячески показывая свою верхнюю часть, всегда скрывает то, что снизу.
Придя в порт, всегда направляется к мальчикам (английское буй(Buoy) и мальчик(Boy) звучат одинаково).

Остальное я переводить не буду по этическим соображениям. С этим справится каждый, имея даже самый маленький школьный словарик.

Стоянка в доке обычно длится неделю – полторы. За это время днище очищается, на несколько раз красится. Многотонное винторулевое устройство разбирается, обслуживается, чистится и вновь собирается. И все это время в помещениях стоит страшный грохот, туалеты не работают, воды нет. Все стараются на ночь сбежать домой, в гостиницу, куда угодно. Кроме вахты, в доке остаются на судне на ночь обычно те, кому совсем некуда идти или кто по каким-то причинам должен быть на судне. Но это – ночью, а днем все как обычно – нормальный рабочий день!

После постановки в док, я вернулся в каюту и только было собрался включить чайник, как раздался звонок.

- Иваныч, выручай! – раздался в трубке голос старпома, - занят по уши, вот-вот карантинщики придут. Встреть их и поводи по судну. Артельщику и женщинам я уже сказал, они будут на местах. Буду по гроб обязан.

- Да ладно, о гробах потом поговорим. Встречу.

- Ну и ладушки, тогда зайди ко мне, я тебе папку по санвластям отдам. Кстати, там будет Нина Андреевна - милейший человек, мы с ней давно знакомы. Будут проблемы – звони.

Минут через пятнадцать с вахты позвонили и я полетел по трапам вниз, на грузовую палубу, где был устроен трап с судна на борт дока.

- Здравствуйте, сказала старшая из двух женщин, - мы из карантинного отдела. Должны проверить ваше судно и взять пробы воды из танков.

А я ее не слышал. Я утонул в голубых глазах вылитой Аленушки из знаменитого фильма «Морозко». Совершенно детское лицо необыкновенной красоты так притягивало, что я не мог оторваться.

- Ау-у, есть кто дома? – со смехом спросила меня Нина Андреевна и я очень сильно смутился, соответственно и покраснев.

- Ох, Танюшка, наверное, не буду я больше брать тебя с собой – выводишь бедных помощников из строя!

- Да я… - стал я лепетать что-то, но она остановила меня.

- Ой, да вы не один такой, мы уже привыкли. Правда, Танюшка?

- Да ну вас, Нина Андреевна, вечно вы смутите, - тоненьким, совершенно соответствующим ее внешности голоском, ответила девушка.

- Ладно, ладно. Больше не буду. Ну что, мы здесь будем стоять или идем куда-нибудь?

- Идемте ко мне, там все документы.

Пока Нина Андреевна смотрела журналы и акты предыдущих проверок, я согрел чайник.

- Нет, Алексей Иванович, - мы сейчас все же сходим и посмотрим судно, а потом вернемся и чайку попьем. Хорошо?

- Вполне.

Вернулись мы часа через полтора, нагруженные бутылками с пробами воды, пробирками со смывами с кранов и столов на камбузе, пробами мяса и других продуктов в артелке.

- Ну вот, а теперь, если не остыло желание, поите нас чаем-кофе, - пропела Нина Андреевна.

- Не остыло. Сейчас все будет готово. Пока они расставляли бутылки, пакетики и пробирки в своих сумках, я доставал печенье, конфеты и фрукты на стол.

- Та-ак, и что здесь происходит? – раздался голос Чифа.

- Ой, какие люди здесь работают! - поднялась с дивана Нина Андреевна и пошла ему навстречу, раскрыв руки для объятий, - и прячутся за спины вторых помощников почему-то.

- Занят, ужасно занят, милая Нина Андреевна!

- Сделаю вид, что поверила и не сержусь, потому как Алексей Иванович вполне справляется с возложенной на него задачей.

- А иначе быть и не может, плохих не держим!

- Ладно, ладно! Садитесь, Алексей Иванович кофе нас будет угощать.

- Нет, я так не могу. Мало того, что он за меня работал с вами, так еще и угощать за меня будет! Минутку, сказал он и, лихо развернувшись на каблуке, вышел.

- А вот и мы, я и коньячок, - раздалось через пару минуток.

- Та-ак, начинается… Танюха, сейчас охмурять будут - держись!

- Держусь, Нина Андреевна, - засмеялась Аленушка, - да и вы рядом.

- А толку-то, - пробурчала та, - они же, змеи эдакие, все равно добиваются чего хотят. За то и любим, - добавила она, засмеявшись и подмигнув Чифу.

После первой же рюмки прекрасного армянского коньяка стало так здорово! Тепло разлилось по телу, все сидящие за столом стали такими милыми и родными.

- Нет, ну ты только посмотри, - сказала Нина Андреевна, когда Чиф налил по третьей, - наливают и наливают. Понятное дело – споить хотят. Если даже и так, то когда же нас танцевать будут, кто-нибудь знает?

- Я знаю, - вскочил я и, покопавшись, достал любимую кассету. Это был Ободзинский.

«Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег -
Я в подъезде против дома твоего стою…»

Держа в руках Аленушку, это чудесное, хрупкое создание, я с наслаждением вдыхал ее запах. Незнакомый, волнующий, он дурманил. Ее тонкая, упругая талия сводила с ума крутым виражом свого изгиба. Она была легка как маленький ребенок. От ее дыхания почему-то пахло молоком. Украдкой упиваясь этим запахом, как-то неожиданно для самого себя, я прижал ее чуть покрепче. Она поддалась, но при этом подняла голову, лежащую на моем плече и ее васильковые глаза взглянули вопросительно и даже как-то умоляюще, беззащитно. Это окончательно добило меня. Я прильнул к ее горячим, пухлым губам. Она не ответила на мой поцелуй, продолжая смотреть мне в глаза, как бы испытывая меня или что-то пытаясь понять. Когда я был уже готов смутиться и отпустить ее из объятий, она вдруг взяла мою голову обеими руками и, закрыв глаза, впилась мне в губы жарким, влажным, чувственным поцелуем, доставшим до самых глубин моей истосковавшейся по ласке души. Не знаю, сколько он продолжался. К жизни нас вернул осторожный звук закрывшейся двери.

- Они ушли, - прошептала она.

- Да, Аленушка.

- Почему Аленушка? Я – Таня.

- Для меня ты – Аленушка, - ответил я и прижал ее к себе, ощутив, как сильно бьется ее сердечко…

- Поцелуй меня еще. Долго-долго, чтобы я задохнулась, - прошептала она.

Острые лопатки, гибкая спинка, тоненькая шея… Я сходил с ума, гладя ее и ощущая, как через губы мы сливаемся все больше и больше. Нас больше не было, было что-то другое, третье. Оно не было знакомо. Оно, такое, пришло впервые…

Я не помню, как мы оказались без одежд. Не помню, как оказались на кровати. Ласки были какие-то жгучие, нервные… Мы оба как будто чего-то боялись и, подойдя к краю, снова и снова отталкивали друг друга. Когда накал достиг наивысшей точки, она вдруг затихла и, как мне показалось, перестала дышать.

- Иди ко мне, Алешенька. Ну же, возьми меня, скорее, миленький, я вот она, я твоя, - почти скороговоркой зашептала она. Мир провалился куда-то в бездну наслаждения.

- Аленушка, Аленушка, Аленушка, - повторял я, как в горячке и уже понимая, что происходит, но остановиться смог бы, только умерев.

Тонкий, гортанный крик Аленушки, словно детонатор, привел к взрыву вселенной в моей головы. Она руками и ногами обхватила меня и прижала к себе так крепко, что и пошевелиться не было возможности. Я упал на ослабших руках, уткнувшись лицом в маленькие, острые грудки, содрогаясь всем телом. Не в силах справиться с дыханием, я просто губами трогал маленькие сосочки. Вот теперь можно и умереть, только бы не шевелиться и не возвращаться в реальность, почему-то подумалось мне…

- Шшш… дурашка, разве так можно? - нежно прошептала она, поворачиваясь и выбираясь из-под меня, гладя меня по мокрым волосам.

- Почему ты мне не сказала, Аленка? – спросил я, когда дыхание позволило мне это.

- А зачем? Я хотела этого. Я почему-то так захотела, чтобы ты был моим первым, что если бы ты даже и не хотел этого, я бы тебя силой заставила, наверное! Я никогда так не хотела, как сегодня.

- А я и знаю даже, как мне себя сейчас вести, что делать…

- А что бы ты хотел сейчас сделать?

- Сказать?

- Нет, я и так знаю, дурашка! Тебе сейчас все можно. Ну что же ты, не теряй времени.

- Аленушка…милая…

(Виктор Федоров. См. Персональный сайт victorf.ru)


Не боги горшки обжигают